Нурарихен просто сидит и в который раз смотрит, как Рукио уводит Парад в ночное небо. - Дед, а ведь это твой Парад, - такой знакомый голос, наглый и самоуверенный. Никакого почтения. - Мой, - тяжко вздыхает Первый, - мой. - И это твой Страх, старый пердун! - Мой. - И все женщины Токио должны принадлежать тебе! Пятьсот для екая - не срок! - Точно, совсем не срок. - Так какого? Если бы ты не потерял свое сердце, ты бы... - Не потерял, - Нурарихен встает, не дослушав... что нового он может сказать самому себе? Вечный спор: сотни «если бы» против одного «сейчас».
И все-таки: - Не потерял, а обменял, - старческие пальцы касаются аккуратного рубца, там, где раньше билось одно сердце, а теперь три. - Точно, обменял, - тот, молодой, Нурарихен смущенно улыбается, вспоминая неслучившееся, и послушно тает. Тает, чтобы вернуться и в который раз напомнить.
Нурарихен просто сидит и в который раз смотрит, как Рукио уводит Парад в ночное небо.
- Дед, а ведь это твой Парад, - такой знакомый голос, наглый и самоуверенный. Никакого почтения.
- Мой, - тяжко вздыхает Первый, - мой.
- И это твой Страх, старый пердун!
- Мой.
- И все женщины Токио должны принадлежать тебе! Пятьсот для екая - не срок!
- Точно, совсем не срок.
- Так какого? Если бы ты не потерял свое сердце, ты бы...
- Не потерял, - Нурарихен встает, не дослушав... что нового он может сказать самому себе? Вечный спор: сотни «если бы» против одного «сейчас».
И все-таки:
- Не потерял, а обменял, - старческие пальцы касаются аккуратного рубца, там, где раньше билось одно сердце, а теперь три.
- Точно, обменял, - тот, молодой, Нурарихен смущенно улыбается, вспоминая неслучившееся, и послушно тает. Тает, чтобы вернуться и в который раз напомнить.